Хотелось бы рассказать о выдающемся поэте и нашем земляке...
Николай Владимирович Колычев
Поэт Николай Владимирович Колычев родился 24 октября 1959 года в Мурманске. Окончил музыкальную школу. Три года учился в Ленинградской мореходке, служил в морской пехоте. Первые публикации Колычева появились в начале 80-х годов.
Он — автор одиннадцати поэтических книг, изданных в Москве и Мурманске, участник многочисленных поэтических сборников. Количество публикаций стихов Н. Колычева в периодической печати — бессчётно. Профессионального литературного образования не имеет. Член союза писателей России с 1991 г.
Поэт много лет жил в Кандалакше и селе Лувеньга, полгода провёл на островах в Норвегии. Владеет многими рабочими специальностями, сменил несколько профессий, пока не стал первым свободным мурманским фермером. Через несколько лет тяжёлого, на износ, сельского труда хозяйство Колычевых разорилось. Поэт переехал в Мурманск, где сейчас живёт и работает. В Кандалакше и Лувеньге Николай Колычев руководил художественной самодеятельностью.
На встречах поэт часто исполняет песни на свои стихи, аккомпанируя себе на гитаре и фортепиано. Пишет и прозу: повесть «Феодорит», пьеса о Трифоне Печенгском, рассказы. Николай Колычев — лауреат литературных премий: Баева-Подстаницкого (Мурманск), «Золотое перо» (Москва), «Ладога» им. А. Прокофьева (СПб).
Опрос, проведённый библиотекарями Кольского полуострова в 2007-2008 годах, показал, что Николай Колычев — самый читаемый поэт Мурманской области, за это он был удостоен библиотечной премии «Открытая книга». Несколько лет был стипендиатом Фонда культуры и Союза писателей России.
(На основе статьи, размещенной на www.rospisatel.ru)
Вот некоторые стихотворения Николая Владимировича:
Песня о Кандалакше
Словно ветер в дремучей душе лесной,
Словно лёгкой волны поглаживанье...
Ах, как нежно звучит, как шелестно:
Кандалакша моя, Кандалакша моя.
Сердцу грезится, сердцу помнится
Когда — грустное, когда — ласковое...
Море осенью дышит с Колвицы:
Кандалакша моя, Кандалакша моя.
А зимою метель — как бабка мне
Шепчет древнюю сказку страшную.
Снег бросает в окно — охапками:
Кандалакша моя, Кандалакша моя.
Море белое, солнце зрелое,
Сопки, ягодами украшенные...
Мы с тобою навек — одно целое,
Кандалакша моя, Кандалакша моя.
Сколько раз ты, земля холмистая,
Содрогалась под силой вражьею,
Но смогла устоять и выстоять,
Кандалакша моя, Кандалакша моя.
Время, в завтра врастая, тянется,
Память держится за вчерашнее.
Я умру, а она — останется!
Кандалакша моя, Кандалакша моя.
Слёзно верую в счастье дальнее,
Кровно дорого всё, что пройдено...
Есть у каждого Русь изначальная.
Много разных имен носит Родина.
Словно ветер в дремучей душе лесной,
Словно лёгкой волны поглаживанье...
Ах, как нежно звучит, как шелестно:
Кандалакша моя, Кандалакша моя.
Сердцу грезится, сердцу помнится
Когда — грустное, когда — ласковое...
Море осенью дышит с Колвицы:
Кандалакша моя, Кандалакша моя.
А зимою метель — как бабка мне
Шепчет древнюю сказку страшную.
Снег бросает в окно — охапками:
Кандалакша моя, Кандалакша моя.
Море белое, солнце зрелое,
Сопки, ягодами украшенные...
Мы с тобою навек — одно целое,
Кандалакша моя, Кандалакша моя.
Сколько раз ты, земля холмистая,
Содрогалась под силой вражьею,
Но смогла устоять и выстоять,
Кандалакша моя, Кандалакша моя.
Время, в завтра врастая, тянется,
Память держится за вчерашнее.
Я умру, а она — останется!
Кандалакша моя, Кандалакша моя.
Слёзно верую в счастье дальнее,
Кровно дорого всё, что пройдено...
Есть у каждого Русь изначальная.
Много разных имен носит Родина.
Ковда
Игумену Аристарху
Шёл дождь. Ботинки хлюпали водой.
А я — одет совсем не по погоде,
Бродил, отогреваясь красотой,
По древнему селу — поморской Ковде.
Я был пленён. Точнее — влит звеном
В цепь вечного согласия и счастья,
Где всё, что есть, — тому подчинено,
Чему и я безропотно подвластен.
Аукалось родство окрестных мест,
Я ощутил знакомыми до боли
И крест над храмом, и поклонный крест,
И крест над обновлённой колокольней.
И кованые ковдские кресты,
Могучие, как те, кто жил здесь прежде…
И чаек крик, и лодки у воды,
И этот дождь, стекавший по одежде.
В лицо хлестали мокрые кусты,
Но я уже не разбирал дорогу…
Я понял — мы ушли из красоты,
Для нас однажды сотворённой Богом.
Мы строим Вавилоны, вновь и вновь
Теряя рай. Довольствуемся адом,
Бетонных обитатели кубов
И чёрных почитатели квадратов.
А красота сквозь слёзы смотрит вслед,
Не веря в то, что брошена навеки,
Родителя всего на всей земле
Пытаясь видеть в каждом человеке.
Игумену Аристарху
Шёл дождь. Ботинки хлюпали водой.
А я — одет совсем не по погоде,
Бродил, отогреваясь красотой,
По древнему селу — поморской Ковде.
Я был пленён. Точнее — влит звеном
В цепь вечного согласия и счастья,
Где всё, что есть, — тому подчинено,
Чему и я безропотно подвластен.
Аукалось родство окрестных мест,
Я ощутил знакомыми до боли
И крест над храмом, и поклонный крест,
И крест над обновлённой колокольней.
И кованые ковдские кресты,
Могучие, как те, кто жил здесь прежде…
И чаек крик, и лодки у воды,
И этот дождь, стекавший по одежде.
В лицо хлестали мокрые кусты,
Но я уже не разбирал дорогу…
Я понял — мы ушли из красоты,
Для нас однажды сотворённой Богом.
Мы строим Вавилоны, вновь и вновь
Теряя рай. Довольствуемся адом,
Бетонных обитатели кубов
И чёрных почитатели квадратов.
А красота сквозь слёзы смотрит вслед,
Не веря в то, что брошена навеки,
Родителя всего на всей земле
Пытаясь видеть в каждом человеке.
Оборотень
Всё проклято — надежды и мечты,
Низвергнуто, растерзано раздором –
До поруганья честной нищеты,
До униженья пред богатым вором.
Зажала жизнь и выкрутила нас,
Из тел всё человеческое выжав.
Мы пожираем ближнего, стремясь
Одни — нажиться, а другие — выжить.
Мне тяжко с вами, бывшие Людьми!
Но тяжесть одиночества — не легче.
Мы так жестоко изменяли мир…
И он теперь — в отместку — нас калечит!
О! Бесконечный перечень потерь…
Восстала тьма — и душу задушила,
И заметался в сердце дикий зверь,
И кровь, зверея, заметалась в жилах.
И Разум умер. И Господь молчал…
И я завыл, одежду раздирая,
И вышиб дверь, и дико зарычал,
И выбежал во двор,
И со двора я
Метнулся в ночь —
По травам, по росе…
Бесилась кровь — шипела и гудела.
Зверь вырастал во мне —
Сквозь поры все
Густая шерсть пронизывала тело.
Щемящий звон сжимал виски — кольцом.
Я спотыкался, падая на камни.
И то, что было некогда лицом —
Вытягивалось, скалилось клыками.
Он рвал меня! Он прорастал вовне!
Я сжал в ладонях боль — но не помог тем.
Из пальцев — обжигая морду мне,
Вонзились в плоть изогнутые когти.
Я бесновался! Я орал во мгле
И трепетал от собственного воя,
И проклинал живущих на земле,
И ненавидел — смертно! — всё живое…
И тяжким сном забылся на камнях…
А утром был разбужен долгим взглядом.
…И Человек прицелился в меня.
И я ему не смог сказать: «Не надо».
Всё проклято — надежды и мечты,
Низвергнуто, растерзано раздором –
До поруганья честной нищеты,
До униженья пред богатым вором.
Зажала жизнь и выкрутила нас,
Из тел всё человеческое выжав.
Мы пожираем ближнего, стремясь
Одни — нажиться, а другие — выжить.
Мне тяжко с вами, бывшие Людьми!
Но тяжесть одиночества — не легче.
Мы так жестоко изменяли мир…
И он теперь — в отместку — нас калечит!
О! Бесконечный перечень потерь…
Восстала тьма — и душу задушила,
И заметался в сердце дикий зверь,
И кровь, зверея, заметалась в жилах.
И Разум умер. И Господь молчал…
И я завыл, одежду раздирая,
И вышиб дверь, и дико зарычал,
И выбежал во двор,
И со двора я
Метнулся в ночь —
По травам, по росе…
Бесилась кровь — шипела и гудела.
Зверь вырастал во мне —
Сквозь поры все
Густая шерсть пронизывала тело.
Щемящий звон сжимал виски — кольцом.
Я спотыкался, падая на камни.
И то, что было некогда лицом —
Вытягивалось, скалилось клыками.
Он рвал меня! Он прорастал вовне!
Я сжал в ладонях боль — но не помог тем.
Из пальцев — обжигая морду мне,
Вонзились в плоть изогнутые когти.
Я бесновался! Я орал во мгле
И трепетал от собственного воя,
И проклинал живущих на земле,
И ненавидел — смертно! — всё живое…
И тяжким сном забылся на камнях…
А утром был разбужен долгим взглядом.
…И Человек прицелился в меня.
И я ему не смог сказать: «Не надо».
